Ревизор

В октябре 1835 года Н.В.Гоголь писал А.С.Пушкину: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто анек­дот. Рука дрожит писать тем временем комедию... Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее черта».

И Пушкин дал сюжет.

В начале декабря 1835 года Гоголь окончил «Ревизора». Но это была самая первоначальная редакция комедии. Кропотливая работа над «Ревизором» заняла около восьми лет (последняя, шестая, редакция была опубликована в 1842 году). Гоголь писал: «...комедия должна вязаться сама собою, всей своей массою, в один большой, общий узел. Завязка должна обнимать все лица, а не одно или два, — коснуться того, что волнует, более или менее, всех дейст­вующих. Тут всякий герой; течение и ход пьесы производят потрясение всей машины...»

Именно такова завязка «Ревизора». Причем вовлечен­ность в действие сразу многих лиц, объединенных общнос­тью реакции на известие о прибытии ревизора, воспроиз­водится с необычным динамизмом.

Для уездных чиновников петербургский ревизор — это прежде всего высокий чин. Документы свидетельствуют: ревизии осуществляли, как правило, сенаторы или фли­гель-адъютанты. Отсюда двойная власть ревизора: его соб­ственного высокого чина и еще более высокого у тех, кто посылает ревизовать. Если прибавить к этому местное, уездное чинопочитание, можно представить, в какой атмо­сфере формировалась психология провинциального обы­вателя. «Электричество чина» в таких условиях и рождало «силу всеобщего страха» в уездном городе.

Городничий боится Хлестакова, но и Иван Александ­рович в таком же страхе перед уездным градоначальником. Суетливость городничего перед Хлестаковым, его затянув­шееся заблуждение насчет истинной сановной ценности «елистратишки», а с другой стороны, поразительные мета­морфозы Ивана Александровича — от униженной проси-тельности тона до наглого, беззастенчивого фанфаронст­ва — все истинная человеческая и художественная правда. Гоголь гениально угадал те, пользуясь выражением Щед­рина, «готовности», которые есть или могут быть в челове­ческой натуре. Готовность к слепой вере, готовность к мимикрии, ко всему, чего требует среда.

А уездная среда требует, чтобы столичная «штука» возвышалась над нею, и Хлестаков радостно идет навстречу подобному желанию. И чисто хлестаковская бесшабаш­ность, безудержное вранье — все сходит с рук герою, ибо среда уже покорена мимикрией Ивана Александровича, быстро сумевшего ей «соответствовать» в деталях бытового поведения, а с другой стороны — исступленно жаждет фантастического сочинительства (в нем — вера и мечта маленького уездного человека).

Гоголь именно так характеризовал Хлестакова. «Он разговорился, никак не зная с начала разговора, куда поведет его речь. Темы для разговоров ему дают выведы­вающие. Они сами как бы кладут ему все в рот и создают разговор». Хлестаков плывет по течению, образованному уездным страхом и восторгом перед столичной персоной.

«Ревизор» был той комедией, где выведены на сцену «русские характеры». Плуты были высмеяны, но, кроме этого, были вскрыты общественные пороки, порожденные самодержавно-крепостническим строем. Взяточничество, казнокрадство, лихоимство, распространенные среди пра­вительственных чиновников, были с такой яркостью и убедительностью показаны Гоголем, что его «Ревизор» приобрел силу документа, обличающего существующий строй не только времен Гоголя, но и всей дореволюцион­ной эпохи.

К художественным достоинствам комедии должен быть также отнесен «небывалый, неслыханный по естест­венности язык, отроду еще никому не известный юмор».

Язык действующих лиц во многих отношениях приме­чателен.

Каждый говорит языком своего времени и своей среды, и вместе с тем он отличен у каждого. Язык купцов или слесарши Пошлепкиной, речь судьи, «прочитавшего пять или шесть книг», охотника «на догадки», который «каждому слову своему дает вес», скороговорка двух город­ских сплетников Бобчинского и Добчинского, отрывистая речь Хлестакова, слова которого «вылетают из уст его совершенно неожиданно», дают представление об индиви­дуальности каждого. При этом Гоголь подробно объясняет, как говорит каждое действующее лицо. Например, голос Осипа «всегда почти ровен, в разговоре с барином прини­мает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выра­жение». Или судья: «говорит басом, с продолговатой рас­тяжкой, хрипом и сапом, как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют».

Авторскими ремарками Гоголь показывает, как меня­ются интонации человека в зависимости от его внутреннего состояния. Хлестаков, испугавшись приезда городничего, «сначала немного заикается, но к концу речи говорит громко». Или, посылая Осипа за обедом, сначала «говорит громким и решительным голосом» и, наконец, «голосом вовсе не решительным и не громким, очень близким к просьбе».

Блестяще охарактеризован уездный лекарь, которому «затруднительно» с больными изъясняться: он по-русски ни слова не знает и лишь «издает звук, отчасти похожий на И и несколько на Е». Если же добавить к этому, что драматург дал ему фамилию Гибнер, которая на немецком языке не может не вызвать ассоциации с глаголом, озна­чающим «губить», «отравлять», станет ясным, как драма­тург с необычайной краткостью обрисовал медицинскую помощь своего времени, существовавшую в уездных горо­дах.

Городничий «говорит ни громко, ни тихо, ни мало. Его каждое слово значительно», а каждая фраза Хлестакова характеризует свойственную ему «легкость мыслей».

Говоря о художественных особенностях «Ревизора», нужно обратить внимание на ремарки, ни одним драматур­гом ни до Гоголя, ни после него не применявшиеся в таком многообразии и не имевшие того значения, какое придавал им Гоголь.

Ремарки указывают на смену интонаций. Гоголь поль­зуется техническими ремарками, указывающими на дейст­вия героев. Дает автор и распространенные ремарки.

Финал последнего действия, заканчивающегося при­ходом жандарма, сопровождается подробной ремаркой, сообщающей, что все поражены, как громом: «Звук изум­ления единодушно излетает из дамских уст», и «вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении».

Мало того, далее следует знаменитая ремарка «немой сцены», являющаяся единственной в мировой драматур­гии. Дана подробная и точная мизансценировка, указы­вающая, где и как стоит каждое действующее лицо. Кто превратился «в вопросительный знак», кто наклонил голо­ву «несколько набок», как будто к чему-то прислушиваясь, а «судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движение губами», словно «хотел по­свистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» А городничий «посередине в виде столба с распро­стертыми руками и закинутою назад головою». Отмечены даже разинутые рты и выпученные глаза Добчинского и Бобчинского и выражение лиц «трех дам» и «прочих гостей»...

Эта ремарка, заканчивающаяся указанием, что «пол­торы минуты окаменевшая группа сохраняет такое поло­жение», является, конечно, подлинно режиссерским опи­санием финальной сцены.

Гоголь, отвечая на упреки, что в пьесе нет ни одного положительного лица, писал: «Мне жаль, что никто не заметил честного лица, бывшего в моей пьесе... Это чест­ное, благородное лицо был — смех». Поясняя «происхож­дение» «Ревизора», Гоголь говорит: «Я решил собрать все дурное, какое я только знал, и за одним разом над всеми посмеяться». Но смех его был своеобразным: он умел «озирать жизнь сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Смеясь над отрицательными явлениями жизни, Гоголь заставляет задуматься над ними, понять всю их зловред­ность и постараться от них избавиться. Во всяком случае, его «Ревизор» не мог не сыграть очень большой роли в развитии общечеловеческого самосознания.

Белинский утверждал, что в «Ревизоре» «нет сцен лучших, потому что нет худших, но все превосходны, как необходимые части, художественно образующие собою единое целое, округленное внутренним содержанием, а не внешнею формою, и потому представляющее собой особый и замкнутый в самом себе мир».