Лирика М.Ю.ЛЕРМОНТОВА

ЛИРИКА М.Ю.ЛЕРМОНТОВА

М.Ю.Лермонтов начал писать стихи рано: ему было всего 13—14 лет. Он учился у своих предшественников — Жуковского, Батюшкова, Пушкина.

В целом лирика Лермонтова проникнута скорбью и как будто звучит жалобой на жизнь. Но настоящий поэт в стихах не о своем личном «я», а о человеке своего времени, об окружающей его действительности. Лермонтов говорит о своем времени — о мрачной и трудной эпохе 30-х годов XIX века. И дело не в самих жалобах, а в том, что стоит за ними, чем они продиктованы. В юношеском стихотворении «Слава» он говорит:

К чему ищу так славы я ?

Известно, в славе нет блаженства,

Но хочет все душа моя

Во всем дойти до совершенства.

Пронзая будущего мрак,

Она бессильная страдает,

И в настоящем все не так,

Как бы хотелось ей, встренает.

Вот настоящая, ясно выраженная основа жалоб Лер­монтова на жизнь, на одиночество, вот основа его негодо­вания, ненависти и презрения. Лермонтов жаловался на жизнь и на свое поколение («Печально я гляжу на наше поколенье...») не потому, что был угрюм и нелюдим, а потому, что был человеком больших требований, больших идеалов и стремлений.

Все творчество поэта проникнуто этим героическим духом действия и борьбы. Он напоминает о том времени, когда могучие слова поэта воспламеняли бойца для битвы и звучали «как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных» («Поэт»). Он ставит в пример купца Калашникова, смело отстаивающего свою честь, или юношу-монаха, бегущего из монастыря, чтобы познать «блаженство вольности» («Мцыри»). В уста солдата-ветера­на, вспоминающего о Бородинской битве, он вкладывает слова, обращенные к своим современникам, твердившим о примирении с действительностью: «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!» («Бородино»).

Излюбленный лермонтовский герой — герой активно­го действия. Лермонтовское познание мира, его пророче­ства и предсказания имели всегда своим предметом прак­тическую устремленность человека и служили ей. Какие бы мрачные прогнозы ни делал поэт, как бы ни были безот­радны его предчувствия и предсказания, они никогда не парализовали его воли к борьбе, а лишь заставляли с новым упорством искать закон деяния.

Вместе с тем каким бы испытаниям ни подвергались лермонтовские мечты при столкновении с миром действи­тельности, как бы ни противоречила им окружающая проза жизни, как бы ни сожалел поэт о несбывшихся надеждах и разрушенных идеалах, все равно он с героическим бес­страшием шел на подвиг познания. И ничто не могло отвратить его от суровой и беспощадной оценки самого себя, своих идеалов, желаний и надежд.

Познание и действие — вот два начала, которые вос­соединил Лермонтов в едином «я» своего героя. Обстоя­тельства времени ограничили круг его поэтических воз­можностей: он проявил себя главным образом как поэт гордой личности, отстаивающий себя и свою человеческую гордость. От «Жалоб турка» и первых набросков «Демона» (1829) до «Прощай, немытая Россия» и «Пророка» (1841) Лермонтов неизменен в своем отношении к существующе­му строю. Он имел гордое право сказать о себе, обращаясь к кинжалу:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой, Как ты, как ты, мой друг железный.

(«Кинжал», 1838 г.).

В поэзии Лермонтова общественное перекликается с глубоко интимным и личным: семейная драма, «ужасная судьба отца и сына», принесшая поэту цепь безысходных страданий, усугубляется болью неразделенной любви, а трагедия любви раскрывается как трагедия всего поэтичес­кого восприятия мира. В Лермонтове поражают истинность и огромность его страданий, он рано почувствовал себя средоточием страданий человечества. Его боль открыла ему боль других, через страдания он обнаружил свое человечес­кое родство с другими, начиная от крепостного крестьянина села Тарханы и кончая великим поэтом Англии Байро­ном.

Тема поэта и поэзии особенно сильно волновала Лер­монтова и приковала его внимание на многие годы. Для него эта тема была соединена со всеми великими вопроса­ми времени, она была составной частью всего историчес­кого развития человечества. Поэт и народ, поэзия и рево­люция, поэзия в борьбе с буржуазным обществом и крепостничеством — таковы аспекты данной проблемы у Лермонтова. А это, в свою очередь, приводит к стойкой, излюбленной лермонтовской ассоциации: поэт-воин, поэ­зия-кинжал. Причем эти ассоциации были настолько «сросшимися» воедино, что Лермонтов мог взаимозаме-нять предметы, перенося качества одного на другой.

О, как мне хочется смутить веселость их И дерзко бросить им в глаза железный стих, Облитый горечью и злостью.

Поэтика Лермонтова утверждала и закрепляла великую идею: поэзия есть оружие битвы. Исходя из этих предпо­сылок, нужно вести анализ таких произведений поэта, как «Смерть поэта», «Поэт» и многие другие.

Стихотворение «Смерть поэта» стоит в центре поли­тической, философской и любовной лирики Лермонтова. В нем — узел всех противоречий эпохи, которые проходят через творчество великого поэта, — от робких первых стихов до дивных песен последних дней. В нем слышен и стон человека от «рабства и цепей», и властный призыв к борьбе с палачами свободы, гения, славы, и пророческое предсказание черных дней для жадной толпы, стоящей у трона.

Лермонтов в «Смерти поэта» говорит о трагедии Пуш­кина и как о своей личной трагедии, и одновременно как о трагедии эпохи, мира. Он с тревогой видел, как торжест­вующая пошлость в Европе и России атакует поэзию, осаждает гения, попирает героя, втаптывает в грязь досто­инство человека.

Все это и внесло в стихотворение «Смерть поэта» поэтику битвы, и облик Пушкина наряду с чисто «поэти­ческими» определениями («поэт», «певец») дорисовывается чертами, характеризующими поэта как воина. Отсюда идет повторенное «погиб поэт» (не «умер», не «скончался» — погиб), отсюда идет и «пал» — так пишут о воинах, погиб­ших на поле брани. Дальнейшее «убит», «пал»

С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!.. —

дорисовывает и образ поэта-воина, и образ сражения, в котором он принимал участие.

Идущее затем слово «восстал», как и предыдущее «гордый», а также и заключительное «праведная кровь», не только уточняет характер битвы-восстания, не только го­товит рождение знаменитых заключительных шестнадцати строк, но и воссоединяет данное стихотворение со всей лермонтовской политической лирикой, которая будто бы готовила рождение этого вершинного произведения рус­ского гения.

Обвинение против света и Дантеса («убийцы») пере­росло в обвинение против правительства, против социаль­ного строя в целом.

Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда —- все молчи!

Дальнейшие строки концовки восстанавливают идею правого суда (вместо суда неправого), но уже в высшей инстанции.

Но есть, есть божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный судия: он ждет;

Он недоступен звону злата,

И мысли и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Стихотворение «Смерть поэта» является идейно-поэ­тическим центром всего творчества Лермонтова.

Ближе всего к стихотворению «Смерть поэта» стоит программное произведение «Поэт» (1838). Здесь идея поэта-воина является главной, здесь образ сражения опре­деляет всю тональность стиха. Стихотворение построено на развернутом сравнении кинжала и поэзии. В образах, будто кованных из стали, Лермонтов утвердил естественность и верность этой параллели. Поэт нашел между поэтом и кинжалом черты прямого сходства, что дало абсолютное право на сравнение и взаимозаменяемость поэтических элементов. Эти черты — в заключительных двух стихах четверостишия:

Никто привычною, заботливой рукой Его не чистит, не ласкает, И надписи его, молясь перед зарей, Никто с усердьем не читает.

Кинжал был не только оружием боя, но и могучим духовным оружием: выгравированные на нем стихи Корана укрепляют сердце и душу воина, как дамасская сталь кинжала делает твердой руку его господина.

Лермонтовская параллель кинжал-поэт вырастала из непосредственного равенства поэтических величин, что и дало право на уподобление и развертывание второй части равенства.

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт, Свое утратил назначенье, На злато променяв ту власть, которой свет Внимал в немом благоговенье?

И вновь появляется знаменитое лермонтовское слово «толпа», «гордая толпа», преображенная революцией:

Твой стих, как божий дух, носился над толпой И, отзыв мыслей благородных, Звучал, как колокол на башне вечевой, Во дни торжеств и бед народных.

Надо было быть Лермонтовым, чтобы так открыто и смело присягнуть на верность революционной традиции и назвать излюбленный образ декабристской поэзии («коло­кол на башне вечевой»), который воскрешал всю полноту взглядов дворянских революционеров.

Среди произведений последних дней «Родина» — сти­хотворение, которым Лермонтов завершает свое творчество и прощается с Россией. Его исповедь, его интимное объ­яснение в любви отчизне начинается словами, в которых слышится и пламенная любовь исстрадавшегося сердца, и трагедия этой любви:

Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой...

«Странная» любовь — любовь, недовольная окружаю­щим и требующая изменения жизни Родины.

«Не победит ее рассудок мой», — говорит о том, что могучий патриотический инстинкт Лермонтова все время находился в борении с «рассудком», заставлявшим посы­лать проклятия николаевской России. Сложен исход борь­бы «любви» и «рассудка». Борьба носила внешний, времен­ный характер: они еще не узнали друг друга, не ведали того, что и в «рассудке», борющемся с «любовью», жила она же — «святая и разумная» любовь к родине, что и будет развернуто в последующих стихах. Поэт говорит, что у него «не шевелит отрадного мечтанья» ничто — ничто из того, чем восторгается «толпа», «свет». И прежде всего Лермон­тов скажет о «славе, купленной кровью» — она не радует поэта. Не радуют поэта и «темной старины заветные пре­данья».

«Ни полный гордого доверия покой...» — самая силь­ная по своему революционно-политическому звучанию строка. Лермонтов ею бросил вызов лично Николаю I. Это в каждом его манифесте говорилось о покое, который он гордо предоставляет России.

И здесь, в этом «удивительном» стихотворении, поэт создает русский пейзаж, который пройдет через всю нашу литературу и живопись и станет как бы эмблемой России:

Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез.

В лирике Лермонтова вопросы общественного поведе­ния сливаются с глубоким анализом человеческой души, взятой во всей полноте ее жизненных чувств и стремлений. В итоге получается цельный образ лирического героя — трагический, но полный силы, мужества, гордости и бла­городства. До Лермонтова такого органического слияния человека и гражданина в русской поэзии не было, как не было и такого глубокого раздумья над вопросами жизни и поведения.

Наследник Пушкина, Лермонтов вместе с тем не про­сто его ученик или последователь — он придал русской поэзии новый характер, сказавшийся на всем ее дальней­шем движении.

Белинский писал о своих впечатлениях от стихов Лер­монтова: «Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце. Да, очевидно, что Лермонтов — поэт совсем другой эпохи и что его поэзия — совсем новое звено в цепи историчес­кого развития нашего общества».