Сервантес Сааввдра

Сын хирурга, бедного идальго. Учился в колледже ие­зуитов в г.Вальядолид (1557— 1561), затем в Мадриде. В свите папского легата Сервантес переехал в 1569 году в Италию, но в следующем году уже чис­лился солдатом испанской армии. Отличился в морской битве европейского флота с турками при Лепанто (7 октяб­ря 1571 года), где был ранен в грудь и левую руку, оставшуюся парализованной, «к вящей славе правой».

Возвращаясь морем на родину в 1575 году, Сервантес был захвачен пиратами и продан в рабство алжирскому паше. Четыре ежегодные попытки бегства были неудачны; только в 1580 году его выкупили миссионеры.

В Мадриде Сервантес написал пасторальный роман «Галатея» (1585), доставивший ему известность, и «двад-цать-тридцать драм, представленных в Мадриде без свист­ков и скандалов» (по позднейшему свидетельству автора), но без большого успеха.

Мизерность литературного заработка вынудила Сер­вантеса «оставить перо и комедию» и переехать в Севилью (1587) для работы комиссаром по закупке провианта для «Непобедимой Армады», позже — сборщиком недоимок. Гражданская служба (до 1603 года) была не более удачной, чем армейская; трижды Сервантес попадал в тюрьму (1592, 1597, 1602). Но годы пребывания в крупнейшем порте мировой империи и соприкосновение с разными общественными кругами сказались в последнем, более реалистич­ном периоде его творчества.

Новый период открылся первой частью «Дон Кихота» (1605), начатой еще в севильской тюрьме в 1602 году, — во многом как итог личной жизни, полной героических дерзаний и катастрофических неудач. В 1615 году Сервантес опубликовал вторую часть «Дон Кихота». Он издал «Нази­дательные новеллы» (1613), поэму «Путешествие на Пар­нас» (1614), интересную оценками творчества современни­ков и личными признаниями; сборник «Новые восемь комедий и интермедий» (1615); на смертном одре закончен роман «Странствия Персилеса и Сихизмунды» (1617).

Нищета и унижения по-прежнему преследовали Сер­вантеса и его семью; перед смертью он принял посвящение в монахи и был похоронен за счет братства. Могила Сер­вантеса затерялась. Портрет его, если и существовал, тоже до нас не дошел; обычно прилагаемое к его сочинениям изображение выполнено в 1738 году английским художни­ком У.Кентом согласно описанию самого Сервантеса в Прологе к «Назидательным новеллам».

Литературное наследие Сервантеса весьма неравно­ценно. Помимо панегирических, сатирических и любовных стихов на случай (оды, романсы, сонеты), небольшой ин­терес сохранила незаконченная «Галатея», повесть об иде­альных влюбленных («пастухов лишь по одежде»), согласно авторской ремарке.

Из всех произведений, созданных Сервантесом, испы­тание временем выдержал роман «Дон Кихот», названный автором «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» (I ч. — 1605, II ч. — 1615). По-разному воспринимали героев этого романа, чудаковатого рыцаря Дон Кихота и его верного оруженосца Санчо Пансу, но неизменно они ос­тавались удивительно живыми. Время не властно над ними, оно не состарило их, не превратило в музейные экспонаты.

Задумав написать пародию на рыцарский роман, Сер­вантес все время сталкивал читателя с чертами и ситуация­ми такого произведения, только «вынутыми» из волшебной романтической среды и перенесенными в повседневную, достаточно прозаическую обстановку Испании начала XVII века. Это постоянно приводит к комическим эффектам.

Главным украшением рыцарского романа всегда был знатный молодой рыцарь, красивый, сильный, влюблен­ный, сокрушающий полчища врагов, побеждающий чаро­деев и великанов. В романе Сервантеса его место занимает захудалый ламанчский идальго Алонсо Кехано, все имуще­ство которого заключалось в «фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке». Этот идальго не знатен, не молод, не красив. Однако, начитавшись рыцар­ских романов, он решил стать странствующим рыцарем и совершать беспримерные подвиги.

За этим следует рассказ о том, как Алонсо Кехана назвал себя громким именем Дон Кихот Ламанчский, облекся в рыцарские доспехи, избрал себе даму сердца и, оседлав боевого коня, отправился на поиски приключений. Но доспехи его были ветхими и ржавыми, конь представлял собой жалкую клячу, а владычицей его сердца, за неиме­нием принцессы, стала деревенская девушка из ближайше­го селения Тобосо, которую Дон Кихот торжественно на­именовал Дульсинеей Тобосской. Вскоре у Дон Кихота появился оруженосец, который столь же мало походил на оруженосцев из рыцарских романов.

Мирный землепашец Санчо Панса не отличался без­умной отвагой, и молчаливость, столь украшавшая совер­шенных оруженосцев, вовсе не являлась его добродетелью.

Нелепы и часто смехотворны «подвиги» Дон Кихота, который хотел видеть и видел мир таким, каким его изо­бражали рыцарские романы. Постоялый двор представлял­ся ему замком с четырьмя башнями и блестящими сереб­ряными шпилями, заурядные женщины — знатными обитательницами замка, толедские купцы — странствую­щими рыцарями, ветряные мельницы — многорукими ве­ликанами и т.д. Не удивительно, что жизнь щедро награж­дала Дон Кихота тумаками и затрещинами. А он, несмотря ни на что, продолжал пребывать в волшебном мире, со­зданном его воображением, объясняя свои неудачи козня­ми могущественных чародеев. Это позволяло Сервантесу все дальше разматывать клубок удивительных похождений злополучного идальго и тем самым умножать удары, нано­симые рыцарскому роману. Осмеивая такие произведения, он расчищал путь литературе содержательной, правдивой, близкой «к природе», к жизни.

Конечно, «Дон Кихот» не только сплошное обличение рыцарских романов. Если бы значение книги ограничива­лось этим, она не смогла бы триумфально пройти через века. Рыцарские романы давно уже отошли в область преданий, а «Дон Кихот» продолжает жить. Он не только забавляет читателя, но и волнует. Это глубоко человечная книга, одно из самых значительных созданий эпохи Воз­рождения.

В качестве человека, лишенного всякого чувства дей­ствительности, ламанчский чудак стал под пером гениаль­ного испанского писателя типическим воплощением «дон-кихотизма», за которым скрывается очень реальное жизненное содержание. Дон Кихоты появлялись в разные века и у разных народов. Донкихотизм возможен и в частной, и в общественной жизни. С ним можно встретить­ся и в политике, и в искусстве, и в науке.

Но Дон Кихот не совсем одинок. У него был верный спутник Санчо Панса. Вместе они разъезжали по Испании, деля между собой и пинки, и улыбки фортуны. Санчо — удивительно колоритная фигура. Мало кому из писателей эпохи Возрождения удалось так живо и привлекательно изобразить человека из народа. Санчо — бедный землепа­шец. Надеясь разбогатеть, он согласился стать оруженос­цем ламанчского рыцаря.

На первый взгляд кажется, что нет людей более раз­личных, чем Дон Кихот и Санчо Панса. Все в них различно: характеры, стремления и даже внешний вид. Тощий, длин­ный, с вытянутым лицом («в полмили длиною») Дон Кихот на тощей кляче и приземистый, плотный, коренастый Санчо на ослике. Такими их знает весь мир.

И все же они были поистине неразлучны. Они любили и уважали друг друга, хотя иногда между ними вспыхивали и размолвки. Но было еще и нечто более важное, что внутренне роднило героев романа. Это была их большая человечность, или, может быть, точнее сказать — присущее им чувство социальной справедливости.

Сервантесу удалось создать поистине грандиозное произведение, в котором глубина мысли сочетается с эпи­ческим размахом, а сила и значительность художественного обобщения — с точностью реалистического рисунка. В.Г.Белинский имел основание утверждать, что «Дон Ки­хотом началась новая эра искусства — нашего, новейшего искусства». По словам критика, Сервантес «нанес реши­тельный удар идеальному направлению романа и обратил его к действительности... все лица его романа — лица конкретные и типические. Он более живописал действи­тельность, нежели пародировал устарелую манеру писания романов, может быть, вопреки самому себе, своему наме­рению и цели».

Ф.М.Достоевский писал, что «это книга великая, не такая, какие теперь пишут; такие книги посылаются чело­вечеству по одной в несколько сот лет». Он считал, что «знакомство с этой величайшей и самой грустной книгой из всех, созданных гением человека, несомненно возвыси­ло бы душу юноши великою мыслию, заронило бы в сердце его великие вопросы и способствовало бы отвлечь его ум от поклонения вечному и глупому идолу средины, вседо-вольному самомнению и пошлому благоразумию. Эту самую грустную из книг не забудет взять с собой человек на последний суд божий».